У капрала Шведе голова работала не в пример быстрее, чем у матроса-сигнальщика Никанора Локтионова. Он успел провернуть весь цикл во время атаки на беспомощных моряков.

– Это жизнь, брат, – Шведе высморкался, щепотью утер нос. – Да, жизнь…

– А… а чего с ними делать-то? – Локтионову, наконец, удалось вернуться с небес на землю. Он сразу озаботился судьбой пленных.

– Ничего, – нетерпеливо бросил Шведе. Он прошелся туда и обратно, но затем все-таки уточнил: – Запри в землянке. Переведи на наш обычный паек. Ну, только без водки, – сам понимаешь… Найди капитана или кто там у них за главного. Введи в курс дела, и пусть он разбирается с командой… Наших же ребят в Поселке накорми от пуза, но не чрезмерно. Добро опишешь и распределишь на складе до последующего постановления матросского совета. Я же вернусь меньше чем через седмицу. Покумекаем тогда, чего к чему.

– Рудольф! – Локтионову не давали покоя множество вопросов. – А откуда, дьявол их забодай, они вообще взялись, а?

Шведе пожал плечами. Его внимание привлекло яркое пятно на фоне рыжей песчаной глади. Председатель повернулся к Локтионову и пленникам спиной, отошел на пару шагов. Наклонился и поднял клетчатый шейный платок.

– Ведь хозяева сгинули, Рудольф! – Локтионов развел руками. – Кто бы мог еще обстряпывать эдакие дела? Не ведаешь, голова?

– Ведать не ведаю, – ответил Шведе. Он уже вспомнил, кто закрывал лицо этим самым клетчатым платком. Локтионов и Тупотилов – сопляки, упустили Рудина, теперь этот волчара станет кружить вокруг Поселка, делая мелкие и крупные пакости. В огонь его! В огонь толстощекого!

– Как вы здесь очутились? – Локтионов рванулся к пленным, те отпрянули, заерзали на корточках, тараща глаза. – Я вас спрашиваю! Какого черта вас сюда принесло?!

На помощь Локтионову поспешил Короста. Одному молодой кочегар для освежения памяти врезал прикладом по зубам, другого двинул ногой под дых.

– Токмо… плыли и плыли себе… – проговорил старый седовласый матрос. – А где мы, братки? Где мы, а? – всхлипнул он.

– В аду! – несмешно пошутил Короста, а Локтионов склонил голову, соглашаясь.

Шведе схватился за бинокль. Посмотрел налево – никого, посмотрел направо – никого. Оббежал, не обращая внимания на окрики своих людей, пароход. Остановился под килем и вновь поднес к глазам окуляры.

Он увидел четыре силуэта. Так-так: Рудин, двое моряков (скорее всего – кумовья) и какой-то ненормальный, что передвигается почему-то на четвереньках. Шведе досадливо взмахнул биноклем, матюгнулся. Снова заглянул в окуляры, но силуэты изгоев уже слились с горизонтом.

– Короста! – позвал тогда Шведе. – Муромцев! Тищенко!

…О, какие это были руины! Марсианский храм Луксора! Марсианский храм Карнака!

Ущелье – неестественно прямое, с гладкими стенами. Стекают с ровных краев песчаные струйки людям на головы. А за ущельем – аллея шестигранных обелисков и древнее, наполовину занесенное песком строение.

– Ну вот и пришли, – сказал боцман себе в бороду.

Ева кивнула, затем поглядела вверх. Гору опоясывала странная пегая туча. Даже не туча, а что-то вроде плотного облака мошкары. Туча шумела. Этот сухой и пустотелый звук тревожил: словно мешок лесных орехов кто-то тряс в небесах.

– Там корабль… за развалиной…

Ева прищурилась. Через несколько мгновений она смогла разглядеть за пылевой завесой обводы замершего кормою вверх судна.

– Я могу раздобыть немного еды, – предложил Гаврила, – пока ты будешь заниматься своими делами. На этом корабле перевозили зерно, поэтому в трюмах до сих пор не перевелись крысы… Какое-никакое, но мясо. Нормальное, с Земли. Не человечина. Можно обжарить на костре. Что скажешь?

Еда у них закончилась вчера. Да и трудно было назвать едой те жалкие крохи. Боцманская фляга тоже пересохла…

– Поступай, как знаешь, – ответила Ева и снова посмотрела на тучу. Ей показалось, что над ней нависла тяжелыми складками ткань, сотканная из мириад серых и беспокойных гранул.

Гаврила тоже задрал подбородок. Ева заметила, как дернулся прикрытый кольцами густых волос кадык боцмана. Да, Гаврила тоже страшился того, что может вот-вот произойти.

…Они пересекли пустошь вдоль подвижной границы наэлектризованной сини. Синь наступала со всех сторон в безмолвии, под сухой шорох пегих туч. От бело-голубого сияния слезились глаза, приступы жесточайшей мигрени случались даже у Гаврилы, хотя он раньше и знать не знал, что это такое – дурацкая мигрень. Поглощенная синевой пустошь замирала, пылевые бури – аборигены ржавых просторов – обтекали охваченные неведомой напастью очаги. А пески и темные камни на глазах обрастали чем-то похожим на изморозь. Потом из грунта, покрытого коркой блестящего, словно слюда, вещества, проклевывались лиловые ветви то ли кустарников, то ли кораллов. Словно из воздуха на захваченных территориях возникали объемистые полусферы; сначала они были полупрозрачными, призрачными, но со временем обретали материальность.

А дальше они почувствовали, что за ними следят. Огромные… Любопытные… Осторожные… Они взирали на людей из-за полусфер (бараков ли? депо?), ближе носа не казали. Гаврила присмотрелся к одному такому созерцателю через бинокль да махнул после рукой, перекрестился и больше в ту сторону не глядел.

…В ущелье вспыхнул свет. Вдоль аллеи обелисков вытянулись две человеческие тени. Дохнуло в спины жаром: точно из кузнечного горна обдало. Теперь можно было позабыть, что, дескать, имелась когда-то возможность развернуть оглобли и сбежать в пустыню; а дальше – в южные леса, о которых рассказывал добрый доктор Рудин.

Да и не собирались они отступать. Дорога в один конец? Пусть…

Какое-то время они смотрели, как полыхают огни в узком коридоре ущелья. Словно полярное сияние, окрашенное всеми тонами холодной части спектра, преградило им обратный путь через скалы.

Молчали. Сопровождать действо мало-мальски чувственными восклицаниями или просто – равнодушным бормотанием, сил не оставалось. Да и что тут скажешь? Мышеловка захлопнулась! Дышать труднее, и звуки почему-то тухнут. Жарко: Гаврила расстегнул шинель, а потом и вовсе сбросил ее с плеч. На лице боцмана выступил пот.

Ева взяла Гаврилу за руку, и зашагали они вдвоем по аллее обелисков, подгоняемые шорохом пегих туч. Им казалось, что под ногами – дно поставленной на огонь сковороды.

– Гляди!

Кажется, они воскликнули одновременно.

Прозрачные пленки, радужные и тонкие, будто вытянутые мыльные пузыри, скользили по древнему строению. Деловито ощупывали лишенную стыков каменную коробку, забирались внутрь сквозь наполовину занесенный песком дверной проем.

Боцман хлопнул в ладоши, коротко свистнул. Ева поморщилась: столь неестественными стали звуки. «Пленки» тут же закружились вокруг руины, прозрачное многометровое полотно торопливо выплеснулось из дверей, – точно опасалось, что его могут застать за тем, чем оно там внутри занималось. Ордой вспугнутых святой молитвой призраков, разве что без стенаний и хохота, «пленки» взмыли вверх. Растворились на фоне шуршащего облака, оставив после себя запах уксуса.